Издательство Новости Поэтическое королевство русского Уайльда

Поэтическое королевство русского Уайльда

Кто-то видел в нем образчик пошлости, некое предвестие массовой культуры. Кто-то, напротив, квинтэссенцию элитарного Серебряного века. Кто-то видел в нем русского Оскара Уайльда, а кто-то — еще одного эпигона Валерия Брюсова.

А он был простым королем. Королем поэтов.

Игорь Северянин (Лотарев) (1887−1941) не принадлежал к числу интеллектуалов в общепризнанном значении этого слова, поэт имел неоконченное среднее образование. Вместе с тем прирожденное чувство языка позволило ему не просто успешно продолжать классическую традицию отечественной литературы, но и обогащать ее новым смыслом модернистской поэтики рубежа веков. Последнее, между прочим, порождало анекдоты. Поэту с нескрываемым раздражением говорили: «Ваш „Громокипящий кубок“ — претенциозное название». А Игорь Северянин в ответ скромно молчал. Он лишь процитировал Федора Тютчева.

Игорь Северянин, конец 1900-х — начало 1910-х. Фото Льва Леонидова

Впрочем, неологизмы у него действительно были. И некоторые прижились в русском языке: «бездарь», «оэкранен»… А вот «окалошить», пожалуй, нет.

Московские ученые Вера Терехина и Наталья Шубникова-Гусева не только детально воспроизводят биографию автора «Ананасов в шампанском» (а было еще «шампанское в лилии»!) и «Златолиры». Ведь, как говорил, правда, по другому поводу, Владимир Набоков, иногда биография превращается в библиографию. Поэтому они одновременно размышляют о месте северянинского творчества в истории отечественной литературы. По мнению исследователей, «поэзия Северянина ответила на вопросы своего времени и была современна по содержанию и нова по своей форме, поэтическому мастерству, словотворчеству, ярко передавала диссонансы и контрасты своей эпохи». И вообще он «внес весомый вклад в развитие русского языка».

Ирландец Оскар Уайльд (1854—1900)…

Терехина и Шубникова-Гусева отмечают эволюцию своего героя: в эмиграции у Северянина усилилось тяготение к классической традиции, хотя он так до конца не отказался от словотворческих экспериментов.

Ученые справедливо утверждают: «Северянин воплотил одно из главных противоречий поэтической эпохи — стремление к изощренности стихотворной формы и одновременно к демократизации поэзии, к расширению лексической базы за счет языка газет, политики, науки, социального жаргона. Его опыт не оставил равнодушным современных ему поэтов и стал для многих своеобразной точкой отсчета». Последнее проявлялось даже у таких далеких не только от автора «Классических роз», но и вообще от эстетики (или все-таки эстетик) «Серебряного века» поэтов-пролеткультовцев с их неожиданно «северянинской» мечтой о народе, который «поэзит жизнь светлее сказки». Думается, им потом сильно попало за подобное влияние и такое цитирование. В тот период «северянинщина» в советской литературе было еще большим ругательством, чем «булгаковщина». «Булгаковщина» всего лишь показывала «белую гвардию сквозь розовые очки», то есть «восхваляла» уже побежденного врага. Грех, конечно, но простительный. А «северянинщина» была, по мысли советских идеологов, синонимом пошлости, то есть врагом реальным. А такой грех и наказывать надо было строже…

...и наш Игорь Северянин (1887−1941). Чем-то похожи, не правда ли?

Но Игоря Северянина такие вопросы не волновали. Равно как и многочисленные критические замечания в собственный адрес, даже если они были талантливо написаны (что, впрочем, не означало их истинности). Как, например, следующая характеристика, данная ему критиком Александром Измайловым: «алмаз с отбитым боком… талантливый художник, почему-то предпочитающий писать помелом пестрые плакаты» или уже упомянутая оценка со стороны Зинаиды Гиппиус: «обезьяна Брюсова». Ведь он был королем. Просто королем. Или, точнее, человеком, который стал королем. Как и известный герой Редьярда Киплинга.